Иллюстрация: Аулие-Ата. Развалины цитадели. Фото из «Туркестанского Альбома» 1871-1872 года
Поход отряда полковника М. Черняева на Аулие-Ата*
Весело встретили алматинцы новый 1864 год, но в разгар самого шумного веселья в Верном** делались уже приготовления к предстоявшей Зачуйской экспедиции.
Начальник Алатауского округа, генерал-майор Колпаковский, ещё в январе поручил Иссык-Кульскому отрядному начальнику, майору Еленскому, закупить на Иссык-Куле волов для экспедиционного транспорта. На место майора Еленского начальником упомянутого отряда назначен был я, так как Еленский предназначался командовать сводным батальоном, который генерал Колпаковский намерен был сформировать из стрелковых рот сибирских батальонов, сосредоточенных в Верном и окрестных станицах.
Скоро стало известно, что начальником отряда назначен полковник генерального штаба Черняев. Как офицер Западно-Сибирского линейного № 8-го батальона, назначенного в поход в полном составе, я явился к полковнику Черняеву.
3-го мая 1864 года назначено было выступление отряда. В 10 часов утра за Коскеленскими воротами построились в каре все части войск, выступавшие в поход. День был ясный, даже на Алатауских горах не дымилось ни одной тучки. Степь, ещё не выжженная солнцем, пестрела разноцветными тюльпанами, алым маком, голубыми незабудками. Воздух был пропитан запахом богородской травы, залегающей по степи около Верного большими площадями. Из всех частей, выступавших в отряд, принесли образа. На приготовленном аналое священник Верненской церкви, отец Александр, отслужил напутственный молебен с водоосвящением, окропил войска святой водой, затем, сказав несколько задушевных, глубоко прочувствованных слов и прощаясь с отрядом, поклонился до земли. Трогательна и торжественна была эта минута; но раздалось «смирно!» и все стали по местам. Полковник Черняев объехал по фронту, поздравил с походом, и отряд тронулся.
Первый переход был небольшой, до реки Аксая, на которой остановился отряд для ночлега, — от Верного только 15 вёрст. Не знаю почему, отряд наш именовался «летучим»: наш громадный обоз годился бы для целой армии, а не только отряду, численностью своею едва превышавшему 2,000 человек.
В прежнее время наши линейные солдаты и казаки понятия не имели о палатках, даже офицеры и те не все находили необходимым обзаводиться на поход каким-либо импровизированным шатром: казённых палаток вовсе не полагалось. По приходе на ночлег части располагались биваком: за козлами ружей сваливались походные солдатские мешки, служившие изголовьем. Таким образом в случае надобности солдат готов был к бою в одну минуту; но каково-то было в ненастье, холод или 40° жары, но и тут находчивость солдата выручала его: если под рукою не было бурьяна или кустарника, из которого можно бы сделать шалаш или балаган, солдат накидывал свой плащ на козлы ружей и под его тенью находил защиту хотя для одной головы, вовсе не заботясь об остальных частях своего тела. Вообще выносливость линейного солдата, руками которого построены все степные города, укрепления, пикеты, разработаны дороги, как Гасфортовский перевал около Копала, построены мосты на многих реках в Семиреченском крае, достойна удивления. И тот же труженик-солдат почти каждый год делал по степи тысячевёрстные походы, о которых нет и помина в его формуляре. Где, например, в наших хрониках значится, кем и когда заняты и построены укрепления Копал, Верное и другие, а между тем это дело нашего славного 8-го Сибирского, ныне 12-го, Туркестанского линейного батальона, передвинутого для занятия Копала в 1848 году из Семипалатинска, а в 1853 году направленного дальше в степь за реку Или в отряд, под начальством пристава при киргизах Большой Орды, майора Перемышльского, основавшего в следующем 1854 году нынешний цветущий город Верный.
С Аксая отряд перешёл до урочища Коскелена; здесь я приступил к принятию стрелковой роты нашего батальона.
Укрепление Кастек до 1861 года было передовым пунктом к Кокандским владениям со стороны Сибири, как Джулек с стороны Оренбурга. Кастек основан в 1859 году генерального штаба штабс-капитаном Венюковым.
Пространство от Коскелена до укрепления Кастек мы прошли в два перехода, на Кастеке пробыли дня три и затем направились к Кастекскому ущелью.
Ещё раньше выступления отряда из Верного выслана была в Кастекское ущелье команда для разработки в нём дороги. В ущелье этом только один крутой перевал через гору, но на деле оказалось, что в мае месяце, во время самого сильного половодья в горных ключах и речках, оно с трудом проходимо. Как артиллерию, так и обоз приходилось перетаскивать с одного берега речки Кастека на другой с помощью людей, а таких переправ было очень много, так как дорога по извилистому ущелью была разработана, смотря по удобству, то с одной, то с другой стороны реки. Иногда приходилось тащить обоз вверх по руслу реки, усыпанному огромным булыжником и острыми обломками скал. В особенности было много хлопот с воловым транспортом: заупрямится в воде бык, — не остаётся ничего делать, как выпрягать его и заменить другим, а нет — так тащить телегу людьми, почти по пояс в воде, при сильной быстроте.
Когда отряд прошёл по ущелью до места, откуда не представляло больше переправ, люди перекрестились; впереди хотя виднелась высокая крутая гора, через которую надо было перевалить, но это не страшило их. Правее Кастекского ущелья на один переход есть ущелье Бишмайнак, где подъёмы и спуски гораздо круче, чем в Кастекском ущелье, но солдаты наши с охотою перетаскивали через них батарейные орудия и обоз во время экспедиций: в 1859 году — для рекогносцировки Чуйской долины, под начальством генерального штаба штабс-капитана Венюкова; в 1860 году — для овладения Кокандскими крепостями Токмаком и Пишпеком, под начальством генерального штаба полковника Цимермана; в 1862 году — для вторичного взятия и разрушения возобновлённого Пишпека, под начальством полковника Колпаковского, и, наконец, в 1863 году — для рекогносцировки Чуйской долины до Аулие-Ата, под начальством подполковника Лерхе.
С Кастекского перевала дорога шла по отлогим скатам южного склона гор, но и тут в нескольких местах приходилось спускать орудия и обоз целыми взводами.
Выйдя на Чуйскую долину и переправившись через Чу, отряд остановился на берегу этой реки, не доходя трех вёрст до разрушенного Кокандского укр. Токмак, о котором я упомянул выше. Здесь мы простояли четыре дня в ожидании отправленных ещё из Верного транспортов с провиантом, а также милиционеров-киргиз, спешивших из всех волостей Алатауского округа присоединиться к нашему отряду, чтобы при случае поживиться на счёт Кокандцев, обиравших и угнетавших их в течение многих лет. Таких охотников-милиционеров впоследствии насчитывалось при отряде до 1000 человек, но пользы от них было очень мало.
На месте расположения отряда на Чу разбито укрепление, названное так же, как и бывшее Кокандское, Токмак; укрепление это строила прибывшая вслед за отрядом стрелковая рота 7-го Сибирского батальона, которою командовал штабс-капитан Бахирев.
В Токмаке присоединились к отряду учёный зоолог Северцев и горный инженер поручик Фрезе; сюда же прибыл, в качестве волонтёра, инженер-поручик Макаров, впоследствии поступивший личным адъютантом к начальнику отряда.
Из Токмака мы выступили двумя эшелонами; в первом эшелоне шли войска, имея с собою лёгкий обоз; во втором – находился транспорт с провиантом, артиллерийскими снарядами, инженерными инструментами и другими тяжестями. В этот последний эшелон назначались поочерёдно на два перехода по две роты. И потрудились же эти роты при переправах транспорта через то и дело попадавшиеся речки, овраги, арыки!
На первом переходе от Токмака стала попадаться огромная масса саранчи, ещё не окрылившейся. Через несколько дней саранча уже поднялась и тучами носилась над Чуйскою долиною. Мелкие арыки буквально были завалены утонувшей дохлой саранчою. Масса живой саранчи с жадностью пожирала погибшую. Степь поблекла, сожжённая наступившими уже жарами и обглоданная прожорливою саранчою. Воздух пропитался особым специфическим запахом, который, в особенности вблизи арыков, наполненных саранчою, становился до того невыносимым, что приходилось крепко зажимать нос.
От Токмака до Мерке отряд останавливался для ночлегов и днёвок на тех же урочищах, где теперь построены почтовые станции, а в некоторых местах образовались и поселения. До Мерке Чуйская долина ещё сносна: слева, на горах Александровского хребта, хотя не заметно леса, как против Токмака, но всё-таки предгорья покрыты растительностью. Вправо от дороги зеленеет полоса густого камыша, окаймляющая местами на десятки вёрст р. Чу: там притон тигров, кабанов; там спокойно выводятся никем не тревожимые бесчисленные множества гусей, уток, журавлей, куликов и других болотных птиц; там же кишат мириады комаров и мошек, и оттуда испаряются те миазмы, порождающие упорные лихорадки, от которых страдают наши колонизаторы Чуйской долины.
На урочище Куордае получено известие, что в крепостце Мерке находится небольшой Кокандский гарнизон. Тотчас послана туда сотня казаков с ракетными станками, но с приближением казаков Кокандцы поспешно бежали, оставив в крепостце разный домашний скарб, мёртвую старуху и сухоногого мальчика лет 15-ти.
В Мерке мы простояли дня четыре. Крепостца эта, чистая и красивая снаружи, была страшно загрязнена внутри. Потребовалось несколько дней усиленной работы, чтобы очистить её и приспособить к обороне. На одной из угловых башен (юго-восточной) водружен был большой деревянный крест, на другой – поставлена на платформе четвертьпудовая мортира. В Мерке оставлен гарнизон из роты и несколько казаков. Воинским начальником этого вновь занятого укрепления назначен штабс-капитан нашего батальона Шанявский, который и оставался в этой должности до 1867 года.
От Мерке характер местности принимает всё более и более пустынный вид; самые горы утомляют глаза своими пестреющими осыпями и голыми утесами. На третьем переходе до Аулиеата наши разъезды захватили киргиза, который показал, что в Аулие-Ата находилось до 4,000 гарнизона и много пушек.
Не доходя вёрст пяти до Аулие-Ата, мы остановились у садика на одном из рукавов р. Таласа. Самый город оттуда был едва виден, но на мысе, которым оканддчивается хребет горы Акыр-Тюбе с правой стороны Таласа, ясно была видна масса копошившегося народа, покрывавшая весь мыс.
Оставив на месте привала все тяжести отряда, полковник Черняев тотчас двинулся на эти массы, которые с приближением отряда заметно стали редеть, но на гребне мыса все-таки залегли смельчаки, открывшие по нас пальбу из турок. Две, три ракеты и несколько гранат, пущенных по гребню мыса, не уняли однако Кокандцев; тогда полковник Черняев приказал моей роте вытеснить их из занятой ими позиции.
Рассыпав цепь, я стал подниматься в гору: из-за камней с вершины то и дело раздавались выстрелы: одна пуля с визгом пролетела подле уха моей лошади и тут же ударилась о камень, лошадь взвилась на дыбы.
Когда моя рота поднялась на гребень, Кокандцев там уже не было: стрелки мои успели сделать только несколько выстрелов по отдельным кучкам и одиночным всадникам, переправлявшимся через Талас. Рассыпав роту по берегу, я завязал перестрелку с Кокандцами, засевшими в канавах и арыках на противоположной стороне реки, но перестрелка эта вскоре прекратилась: на скате горы, обращённой к городу, на которой нас встретили Кокандцы, артиллерия выбрала позицию и немедленно приступила к бомбардировке города.
Расстояние от позиции до центра города и цитадели было более двух вёрст; снаряды из батарейных орудий долетали едва только до окраин города: но выпущенная из пятипудовой мортиры бомба разорвалась между цитаделью и внешней стеною города со стороны Таласа, там, где был расположен Кокандский лагерь. В лагере этом пестрели разноцветные значки и палатки и копошились толпы конных и пеших людей. Выпущенная вслед за первой ещё другая бомба разорвалась также удачно; в лагере сделалась страшная суматоха: палатки исчезли и лагерь совершенно опустел – на месте его остались одни дымящиеся костры. Вскоре показался всадник в белой чалме, на строгом аргамаке, с белым значком, скачущий из города. Переправившись через Талас в виду отряда, он заявил, что послан аулиеатинским беком для переговоров. Полковник Черняев потребовал немедленной и безусловной сдачи города — через час и на это время приказал прекратить бомбардировку. Не прошло и часа, как тот же посланный возвратился из города. Достоверно не знаю, привёз ли он ответ на словах или на бумаге, но в отряде разнеслась молва, что бек просит обождать три дня, после чего сдаст нам город, если получит на то приказание из Ташкента. Такой ли действительно получен был ответ начальником отряда — не утверждаю: но судя по тому, что, едва посланный переправился обратно через Талас, полковник Черняев приказал снова стрелять по городу, можно заключить, что ответ мог быть получен именно в таком смысле.
Утром 3-го июня я получил приказание перейти с ротою на левый берег Таласа для рекогносцицировки города. День был пасмурный: накрапывал дождик. Талас, как всякая горная речка, к утру значительно мелеет: но всё-таки переправить в брод через эту реку роту, потребовалось не мало хлопот. Я предоставил моим стрелкам на волю: разуться, или идти через реку в сапогах; патронные сумки велел привязать на головы, а ружья перекинуть через плечо. Солдаты, зная по опыту, что босою ногою легче найти точку опоры на дне реки, усыпанной скользким булыжником, разулись почти все и по два в ряд пошли за вожаками, конными киргизами, отыскивавшими помельче брод. Самая трудная переправа была у правого берега реки, где вода даже прапор-фланговым достигала выше пояса, но за всем тем мы переправились благополучно; у одного только горниста выпал из ножен тесак, который и унесло течением, да два-три солдата, поскользнувшись, упали в воду, но были удержаны своими товарищами.
Пройдя Талас, я двинул роту по направлению к городу с южной стороны и занял окрестные сады. Из городской стены раздались ружейные выстрелы. Вскоре подъехал к занятой мною позиции полковник Лерхе с сотнею сибирских казаков есаула Калитеева и двумя ракетными станками. Полковник Лерхе приказал мне подвинуться ещё вперёд.
Пользуясь местностью, сплошь пересeчённою небольшими глиняными стенками, окружавшими сады и огороды за городом, я подошёл почти в упор к городской стене; правее меня, по левому берегу Таласа, подошла также к городу 3-я рота нашего же батальона, которою командовал поручик Корсаков. Залегши за стенками, мы завязали перестрелку, целясь на дымок в бойницы или между зубцов стены, из-за которых выглядывали Кокандцы. За стеною слышен был шум и гам, заглушаемый резким звуком огромных барабанов; на стене торчали кое-где пики и развевались значки: всё это доказывало, что аулиеатинцы готовятся к упорной обороне. Затем я получил приказание двинуться вдоль городской стены влево, а поручику Корсакову велено отвести роту назад и оставаться в резерве, вне сферы ружейного огня.
Пользуясь упомянутым прикрытием, я провел роту вдоль всей южной стороны города и вышел из-под выстрелов без всякой потери. При повороте на западную сторону города я сошелся с казаками, построенными полковником Лерхе лавою: они готовились броситься в атаку на выдвинутую из города неприятельскую колонну, впереди которой джигитовали наездники, как бы вызывая казаков померяться силами в одиночном бою; но вот зашипела наша ракета, как змея пронеслась над джигитами и разорвалась над самою Кокандскою колонною; за ней – другая, третья; джигиты тотчас повернули вспять, а за ними и вся колонна, скрывшаяся за уступом стены. В это время приехал к нам полковник Черняев: осмотрев лично часть южной и западной городской стены, он приказал частям, находившимся на рекогносцировке, возвратиться на позицию за Таласом.
Утром 4-го июня, переправившись в голове колонны через Талас и рассыпав взвод стрелков, под командою прапорщика Шорохова, я двинул роту по указанному мне направлению на юго-западную часть города.
Приближаясь к садам, цепь встречена была ружейным огнём засевших за стенками Кокандцев. Я подал сигнал «стрелять» и усилил цепь ещё полувзводом; пальба с обеих сторон становилась чаще и чаще. В тылу меня наступала в ротной колонне 1-я рота нашего батальона (командир подпоручик Броневский); по дороге влево двигался конно-артиллерийский дивизион капитана Обуха, прикрываемый 2-ю ротою 8-го же батальона (командир поручик Конопельский), ещё левее — казаки, позади шло ещё несколько рот с артиллериею и казаками во второй боевой линии и в арьергарде. Цепь моя дошла уже до городской стены на расстоянии не более 100 шагов; из садов Кокандские стрелки отступили; впереди нас показалось несколько неприятельских колонн пеших и конных, вышедших нам на встречу из города. Поручик конно-артиллерийского дивизиона Михайловский вынесся со своим взводом на рысях вперёд и принялся громить Кокандцев; Кокандцы, в свою очередь, стали отстреливаться из своих орудий, вывезенных за город; ядра их тоже засвистели.
В это время я занял цепью глубокий арык с западной стороны города, шагах в 50-ти от городской стены. Видя, что перед нами стена не очень высокая, не более полутора саженей, и что в одном месте заметна на ней значительная осыпь, удобная для штурма, я крикнул моим стрелкам: «Ура!» — и мы вмиг очутились за стеной. Кокандцы, оборонявшие стену, опрометью бросились бежать: часть их рассыпалась по саклям, а остальные направились к другой стене внутри города, которой обнесен был базар, примыкавший к цитадели. Эта последняя стена была гораздо выше той, через которую мы ворвались в город: она была также с зубцами и бойницами. Выйдя на дорогу, ведущую к воротам в этой стене, мы увидели столпившихся перед воротами Кокандцев, пробиравшихся по-одиночке в небольшую калитку, проделанную в воротах. Сделав по этой толпе несколько выстрелов, мы бросились к воротам: кокандцы, не успевшие пробраться в калитку, убежали вправо, по направлению, где виднелась башня.
С гребня стены и бойниц пронесся град пуль, но мы были уже так близко к стене, что пули только просвистели над нашими головами. За стеной города слышалось неумолкаемое «Ура!», пальба почти прекратилась, раздавались только изредка одиночные выстрелы. Стрелки мои налегли на ворота и дружным напором отворили их. Передо мною открылась поразившая меня картина: огромная масса народа, плотно столпившаяся у ворот, с обнаженными бритыми головами, в один голос закричала: «Аман!». Впереди стоял сарт с оторванной ядром нижней челюстью и жестами, прикладывая руку к сердцу, просил пощады. В воротах валялось несколько трупов, в том числе молодая женщина с ребенком: она несла дитя на спине, пробираясь в калитку; случайная пуля положила их обоих на месте. То, что в толпе бежавших от нас, столпившихся у ворот кокандцев, были и женщины, доказывает, что аулиеатинцы вполне рассчитывали на свои силы и не допускали мысли о возможности штурма.
Поодаль от толпы сартов скучились отдельно женщины и дети: женщины, едва прикрытые лохмотьями, неистово царапали себе до крови щеки, выпачканные сажей и грязью; дети боязливо жались к матерям, но не слышно было ни крика, ни воплей, только «Аман! Аман!» громче и громче раздавалось в толпе.
Заняв ворота одним взводом, я с остальными людьми моей роты побежал вдоль стены вправо, по направлению к башне, куда убежала толпа кокандцев от ворот и откуда раздавались ещё выстрелы. Оглянувшись назад, я увидел своего батальонного командира, полковника Богацевича, который с одним только горнистом бежал вслед за нами. Едва мы стали приближаться, как кокандцы, покинув башню, стремглав бросились через стену к стороне Таласа; только несколько человек из них, бросив оружие, сдались нам пленными. В башне я нашёл взмыленного оседланного белого аргамака и тут же, окончив, отправился обратно к взводу, оставленному в воротах.
Приказав толпе, которая с появлением моим снова закричала «Аман!», раздаться, я скомандовал роте на-руку и повёл её вперёд.
— Поста, поста! — закричали сарты, и плотным шпалером стали по обе стороны улицы, приложив руки к сердцу; многие из них были ранены; по выпачканным порохом их лицам можно было видеть, что в обороне города принимали участие не одни войска, а все жители.
Прямо против ворот, в которые я вошёл, за базаром высилась цитадель, в которой мы не нашли ни души. В растворенных настежь воротах, выходивших на базар, под чугунным котелком, налитым свинцом, дымился огонёк, и тут же валялось множество отлитых пуль и мешочки с порохом; вероятно, ворота эти служили кокандцам лабораторией, и пули отливались в них в самый разгар обороны города.
Оставив в этих воротах караул, а также заняв другие ворота, выходившие на Талас, и приставив часовых ко всем складам с имуществом, оставленным кокандцами в цитадели, я отправился на встречу полковника Черняева, который вступал уже с войсками в город.
Вся наша потеря при штурме ограничилась двумя стрелками моей роты; потеря же кокандцев весьма значительна: отрядные врачи Мациевский и Левицкий несколько дней делали перевязки раненым. К сожалению, в числе последних были женщины и дети. Раненым женщинам и детям офицеры давали чай, сахар. С пленными наши солдаты делились последним сухарём. Аулиеатинцы сразу оценили гуманное с ними обращение, солдат иначе не называли, как «тамыр» (приятель). Часто можно было встретить на базаре солдата, пьющего со своим тамыром-сартом чай из одного кунгана, лавки на базаре были все открыты на другой день после взятия Аулие-Ата, а лепёшки, жареные пирожки и вкусные, приготовленные на пару, пельмени сарты продавали нам по неимоверно дешёвой цене вечером же после штурма.
Первые дни по овладении Аулие-Ата войскам дан был полный отдых, в штабе же кипела работа: там переписывали пленных, приводили в известность взятое у неприятеля оружие, имущество, и в то же время происходила смена начальника отрядного штаба: на место артиллерии штабс-капитана Добровольского поступил всеми любимый Василий Васильевич Обух.
Наконец, прошло время отдыха, войска принялись усердно за работу, а работы было много: приспособить к обороне крепостные верки, устроить помещение для штаба, выстроить новый лазарет, исправить сарбазские казармы для помещения в них наших войск, — всё это требовало немало рук, так что по наряду выходили на работы ежедневно почти все роты.
Недели через полторы получено было полковником Черняевым известие о взятии оренбургскими войсками, под начальством полковника Верёвкина, Хазрета (нынешний Туркестан). Я был в тот день дежурным по отряду и случайно встретил полковника Черняева в цитадели, когда приехал с этим известием нарочный. Никогда — ни прежде, ни после — я не видел Михаила Григорьевича в таком весёлом расположении духа: рассказывая о подвигах оренбургцев, он был просто в восторге.
Поспешив к войскам нашим, стоявшим биваком на берегу Таласа, я передал им это радостное известие, и громкое «ура!» далеко разнеслось по аулиеатинским окрестностям.
Гилярий Сярковский
* Сейчас — г. Тараз, Алма-Атинская обл, Респ. Казахстан
* * *
Источник:
Сярковский Г. «Воспоминания офицера о Туркестанских походах 1864-1865 гг.» / Военный сборник. 1891, №2, 3
